просто путала букву и тогда искореженную беднягу приходилось грубо зачеркивать. А иногда начинала писать букву, потом одумывалась и заканчивала другой. Тогда на бумаге появлялись настоящие мутанты. «Э», которая продолжалась оскаленными зубами «ж». Или еще что похуже. Мутантов мне казалось недостаточным просто зачеркнуть. Мне хотелось скрыть их от всего мира. Я принималась их замалевывать. А потом по неосторожности смазывала свежий чернильный островок. Так получалось великолепное письмо. Особенно великолепным оно было в сравнении с посланиями сестры. У нее был идеальный почерк. Словно это не след от шариковой ручки, а лоза какого-то растения изящно изгибаясь вьётся по бумаге. Два раза сестра вкладывала в конверты засушенные цветы. Дикий ирис и расплющенную веточку пижмы. Словно специально, чтобы придать своим письмам еще больше недостижимой красоты.
И вот, этим своим дивным почерком сестра писала, что папа привез с рыбалки целую ванну рыбы. Я сразу почувствовала морской и острый запах рыбалки. Мы с папой по приезду действительно всегда выгружали улов в ванную, потому что он больше никуда не вмешался. Да и нет для рыбы более подходящего места в городской квартире. Все-таки ванная — почти водоем.
Дальше сестра писала, что мама все воскресенье разделывала добычу и жарила рыбные запчасти, не годящиеся для засолки. И я вспомнила запах дыма, который стоял на кухне, когда мама заканчивала жарку и мне уже надоедало воровать из кастрюли рыбные сердечки, которые я любила больше всех остальных рыбьих органов.
Это было в выходные, а на неделе они все вместе ездили в поле — искать картошку, оставшуюся после уборки урожая. Набрали небольшой мешок. Картошечка необычная, на картошку не очень похожа — самая крупная размером с вишню, но для варки в мундире сгодится. Такой размер даже лучше — уж наверняка чистить никто не заставит. Завтра папа один поедет таким же способом добывать морковь. В одиночку он, конечно, меньше соберет, но больше никто поехать не может — маме нужно на работу, а сестре в музыкальное училище. А ждать выходных никак нельзя — таких как они овощеискателей половина города. К субботе даже морковок толщиной со спичку не оставят, голодные кролики.
Жалко, что я не с ними. Вот кто был бы для папы в морковном деле самым лучшим сообщником.
Еще сестра писала, что я лишилась парты. Это случилось незадолго до папиного приезда. Парта, конечно, имела историческое, а может быть даже антропологическое значение. Наверняка те маляки и письмена, которыми я ее густо покрыла, очень заинтересовали бы ученых будущего. Но мама решила подарить ученым немного свободного времени, сняв с них сложную задачу расшифровки моих каляк. Правильно, пусть ученые посмотрят мультики или книжку почитают, мысленно поддержала я маму. Мама рискнула предположить, что я уже вышла из возраста детских парт и созрела для взрослого письменного стола. Поэтому за несколько вечеров она сняла мои исторически значимые надписи и рисунки наждачной бумагой и покрыла парту тремя слоями свежего лака. Ты не поверишь, Катька, писала сестра, я то думала ты ее безнадежно испортила, а она стала лучше чем новая! На следующий день мама успешно продала парту тете Вале с работы и они с сестрой устроили пир: купили веточку винограда. Сначала я удивилась, но тут же вспомнила, что в северном городе виноград не водится. А то я уже привыкла, что за виноградом достаточно выйти во двор. Правда, у нас рос какой-то невкусный, кислый сорт. Но папа говорил, что он все равно такой же полезный, как и тот, который сладкий. Даже полезнее, потому что без вредного сахара. Так что незачем тратить деньги, будем есть этот. Точно также он говорил о черешне в начале лета. Что в черешне те же витамины, что и в вишне, и раз у нас есть своя вишня, черешню покупать незачем. Мне эта логика была не близка, но я знала, что папе нужны деньги на стройку, поэтому не спорила. Тем более, что черешню я воровала у соседки.
Потом сестра рассказывала как они весело все вместе съездили на дачу. Нашу северную дачу я очень любила. Это был большой кусок тайги, который отдали нам в пользование. Просто взяли, разделили тайгу на большие-большие квадраты и по периметрам натыкали колышков с номерами дач. Мы ездили туда дышать свежим воздухом, собирать грибы и ягоды и, проходя мимо других участков, перекрикиваться с соседями. Там водился евражка, который настолько к нам привык, что становясь передними лапами на бортик, ел голубику прямо из ведра. И совершенно не смущался, что мы стояли в метре и тыкали в него пальцами. Там, по дороге к нашему собственному куску тайги был ручей, в котором мы набирали воду для супа и чая. Я любила переходить его вброд босиком, зарываясь ступнями в мелкие выпуклые камушки. Вода в ручье была ледяная и абсолютно прозрачная, а на дне можно было найти очень мелкий золотой песок.
И еще сестра писала, что перед тем, как лететь обратно ко мне, папа отправил контейнером наш автомобиль. Так что скоро я с папой смогу кататься по городу. Если, конечно, по пути машину целиком или частично не украдут. Потому что на железной дороге, по которой она должна долго ехать из северного города в южный, завелись воры. Они грабят грузовые поезда, те вагоны, в которых, как им кажется, едет что-нибудь особенно ценное. И нам очень повезло, что контейнер с вещами доехал целый и невредимый, потому что некоторые люди отправляют из северного города по адресу нового дома все свое добро, а получают пустой металлический ящик. Я представила как воры грабят поезда. Наверное, они как в фильмах про индейцев сначала прячутся в засаде, потом внезапно выскакивают верхом на лошадях и на ходу прыгают на поезд. Забираются в контейнер и принимаются набивать мешки ценностями. Затем выбрасывают мешки и сами скачут в высокую жухлую траву, а поезд как ни в чем не бывало едет себе дальше. Непонятно только, как они воруют мебель. Неужели сбрасывают с поезда целые шкафы и серванты? Но машину-то ведь с поезда точно не сбросишь. И тут я вспомнила, как папа рассказывал мне про циркового силача, который мог поднять автомобиль. Нет, такому знаменитому человеку нет смысла становиться вором, ему и так хорошо живется, это ясно. Но есть ведь не такие известные, послабее, из каких-нибудь цирков-шапито. По одному они поднять автомобиль не смогли бы, но вчетвером — каждый за одно колесо — запросто! И меня озарило. Циркачи ведь и на лошадях
